Колонка про эмоциональную мобилизацию, которая нам крайне необходима чтобы двинуться вперед, вызвала нешуточную волну откликов. Предполагаю, что сегодняшняя тема окажется для многих еще более непростой. Поговорим о том, чем мы по праву гордимся – о нашем образовании. Точнее о том, что с ним не так, и почему нам придется изменить к нему подходы, если мы хотим войти в число стран-технологических лидеров.
История технологического рывка, который совершили Китай, Южная Корея и Сингапур, имеет одну очень важную черту — при всем их различии в размерах территорий, национальных особенностях и тактике проведения реформ, они действовали практически идентично в том, как меняли свое образование. У этих стран на момент начала реформ не было ни научных школ, ни передовых университетов, ни ценных научных кадров. Все изменилось буквально на наших глазах — сегодня в сотню лучших университетов мира по версии Times Higher Education (ключевой глобальный рейтинг), входит три университета Южной Кореи, два китайских, два университета Гонконга и два университета Сингапура. И в той же сотне нет ни одного российского.
Как им это удалось? Никакой магии. Им нечего было терять, не было нашего советского фундамента, которым мы вполне обоснованно дорожим, и нашего академизма.
На деле это выглядело так. Во-первых, они очень глубоко изучали практику ведущих мировых университетов, включая лучшие американские — Калифорнийский технологический, MIT, Стэнфорд, Принстон, Кэмбридж… Изучение шло через создание совместных альянсов, когда американские университеты получали очень привлекательные предложения открывать свои представительства в научных городках Китая, Южной Кореи, в Сингапуре. В некоторых случаях азиатские университеты сразу шли на адаптацию своих учебных программ, методологии и практики преподавания под американские, британские или французские университетские программы. Параллельно шло заимствование пусть хотя бы на непродолжительное время лучшей западной профессуры — преподаватели привлекались щедрыми грантами. Весь опыт, какой только можно было получить — копировался и адаптировался.
Во-вторых, эти страны посылали своих студентов в лучшие университеты мира получать образование непосредственно там. Причем с в подавляющем большинстве это были STEM-специальности. Финансировалось обучение, проживание и что особенно важно — их возвращение на родину по окончании. Через эти программы прошли десятки тысяч молодых китайцев и корейцев.
Вначале, как мне рассказывали мои китайские знакомые, в первые годы, когда стала практиковаться отправка лучших студентов за рубеж, процент тех, кто по окончании учебы возвращался домой, был очень небольшим. 9 из 10 оставались под разными предлогами за границей, не хотели возвращаться в Китай. Как ответили на это власти? Они не стали сворачивать программу, наоборот — расширили ее.
В программы обучения стали закладываться крайне привлекательные условия возвращения. Тем, кто хотел заниматься наукой, гарантировалась кафедра, научная тема, финансирование докторской работы, то есть гарантировалась карьера. Если молодой специалист хотел пробовать силы в технологическом предпринимательстве — ему давали деньги в уставный капитал его стартапа. Если было желание просто работать в крупной корпорации типа Huawei — гарантировалась работа с хорошей компенсацией. То есть власти делали все возможное, чтобы получившие лучшее западное образование специалисты вернулись домой и были полезны стране.
Но и это не все. На самом деле власти Китая, Южной Кореи и Сингапура за несколько лет до старта гигантских программ обучения молодежи за рубежом начали отбор наиболее толковых ребят еще на школьной скамье. По школам ездили специальные группы, которые присматривались к отличникам. Резко активизировались олимпиады по ключевым школьным предметам. Одаренных детей выделяли и «вели» до окончания школы. Велась огромная работа на уровне средней школы. К моменту выпуска школьник знал, что государство пошлет его в один их лучших мировых университетов и оплатит его обучение. Для китайцев, да и для южнокорейцев это была фантастика.
Мне рассказывали мои китайские знакомые, что они в школе уже с пятого класса все мечтали набрать необходимое число баллов и пройти селекционный отбор, чтобы получить американское образование. И также все мечтали вернуться домой в статусе очень ценных специалистов. Государство давало им такие возможности самореализации, которые нельзя было получить, оставшись в США или Англии.
Повторюсь — все делалось в комплексе. Образовательные методики, программы, опыт перенимались сразу по всем каналам — как в рамках партнерства с лучшими университетами и приглашения профессуры, адаптации собственных образовательных программ с их помощью и часто под их контролем, так и в рамках обучения большого числа собственных граждан за рубежом с последующим их возвращением.
Результаты всех этих мер известны — их отображает рейтинг Times Higher Education. Китайские университеты ворвались в сотню лучших, а Билл Гейтс полагает, что в следующие 20-30 лет они вполне могут составить реальную конкуренцию США с точки зрения превращения их в инкубаторы революционных технологических инноваций. Эту оценку разделяют главы многих американских технологических компаний.
Да, есть лаборатории крупных компаний, как еще один генератор разработок, но многие из этих лабораторий плотно сотрудничают с университетами. То есть по большому счету все высокотехнологичные продукты, какие только есть на рынке — от солнечных батарей и передовых аккумуляторов до систем машинного обучения, компьютерного зрения и всего прочего — родились в университетских лабораториях.
Конечно, университеты не создают конечных продуктов, они создают новые технологии, в продукты их превращает бизнес. И именно живая и постоянная связь с бизнесом — отличительная черта современного высшего образования. Оно предельно прагматично. «Какую проблему решает наша технология? Как мы это будем продавать?» — эти вопросы постоянно сопровождают все университетские инновации. То есть наука движется в первую очередь к потенциальным потребителям, которыми могут быть и миллионы пользователей, и отдельные компании.
У нас же наука все еще существует ради науки. Огромные ресурсы тратятся на исследования и научные работы, которые не нужны рынку, а нужны только для защиты кандидатской или докторской. А люди, которые управляют процессами высшей школы понятия не имеют о том, что на самом деле нужно бизнесу, экономике, потребителям.
Именно поэтому реформировать наше высшее образование будет сложно. У нас есть наследие в виде советской академической школы в фундаментальной физике и ряде других естественных дисциплин. Отказываться от него было бы неправильно, это наследие важно и полезно, без него невозможны прорывы в целом ряде сложных вопросов, например, в создании своего процессора.
Первые, безусловно нужны, но без вторых прорыв к перспективным технологиям, превращение страны в поставщика высокотехнологической массовой продукции на мировой рынок невозможны. Подготовка кадров для рынка — это понимание перспектив и спроса. В условиях рынках советская высшая школа никогда не работала, российская еще не начинала.
Встает вопрос о том, как должно управляться современное образование в России. Нужно понять, что нашему образованию нужно грамотное и современное бизнес-управление. Управлять им должны прийти молодые люди, которые хорошо знают опыт западных университетов, знают все современные тренды, живут этим, их буквально разрывает от того, какие крутые вещи можно сделать, применив лучшие западные образовательные практики у нас. Именно такие люди должны реформировать или создавать новые образовательные учреждения, которые подготовят кадры для отрасли.
В какой-то момент, когда мы адаптируем под себя лучшие мировые образовательные практики, я уверен, многие наши университеты окажутся в сотне лучших. А учиться у нас станет престижно не только для граждан дружественных нам государств Африки и Латинской Америки. Но для этого надо пройти этот путь — понять, что наше образование нужно менять, понять, к чему или куда движутся инновации в образовании, почему это эффективно. И внедрить это, наконец, у себя.
Пока университеты не станут инкубаторами массового рождения инноваций и центрами подготовки реально нужных рынку кадров, уже прокачанных работой над крутыми университетскими проектами, востребованными бизнесом, у государства просто не хватит ресурсов на технологический рывок.
На это месте я остановился и показал текст своему давнему другу еще со времен работы в Microsoft, мнение и опыт которого очень ценю и уважаю, — Игорю Агамирзяну, главе РВК. Мы поговорили, Игорь согласился с общими тезисами и поделился со мной рядом ценных наблюдений. Результатом стали еще два абзаца, которыми я решил дополнить эту колонку.
Точнее, целей на нескольких уровнях — начиная от национальной (принадлежности к общей большой идее) и кончая персональной. Зачем учиться, если образование не дает социального лифта и в большинстве случаев не обеспечивает преимуществ? В текущих условиях у мотивированной молодежи это приводит к самореализации через эмиграцию.
Должны сочетаться финансовые и нефинансовые мотиваторы. Прежде всего необходимо ограничить доступ посредственностей к высшему образованию. Это приведет к увеличению конкуренции при поступлении и получению преимуществ при выборе работы молодыми специалистами. Правильным решением было бы также выстраивание параллельной системы образования на английском языке в силу того, что именно на нем ведутся десятки тысяч научных исследований во всех странах мира, а не только у англосаксов, и публикуются их результаты. Это язык прогрессивных ученых и инженеров, игнорировать эту данность недальновидно, но чтобы принять правильное решение в этом вопросе нужно отказаться от идеологических стереотипов. Дикостью, несовместимой с курсом страны на технологический прорыв, является и расцвет клерикализма в технических и инженерных вузах.
И мы, безусловно, должны изменить отношение общества к инновационной трансформации в целом, к инновационным предпринимателя, инженерам, ученым. Страна должна сделать правильный выбор.