«Чтобы создать новое лекарство, нужно 10–12 лет и миллиард долларов»

О медицине будущего и технологиях

— Когда говорят о медицинских инструментах будущего, называют интернет вещей, приложения, искусственный интеллект, телемедицину, блокчейн. Что из этого может быть массово применимо в ближайшее время?

— Приложения для смартфонов уже используются как системы поддержки принятия решений. Это не только энциклопедии или источники, но и программы, которые позволяют врачу сделать необходимый выбор лекарственной терапии или принять решение о постановке того или иного диагноза. Например, проверить взаимодействие лекарственных препаратов или узнать алгоритмы диагностики и лечения разных болезней. На смартфоны можно поставить программы с клиническими руководствами с рекомендациями от ВОЗа или Минздрава. Носить с собой в кармане целую библиотеку — это очень удобно: уменьшается вероятность ошибки, частично решается вопрос плохой памяти.

Программы, которые следят за здоровьем тоже есть: в каждом айфоне стоит трекер активности, ежедневно считающий сколько вы двигаетесь. Некоторые страховые компании сейчас работают с этими данными, и их условия страхования зависят от физической активности. То есть клиенты дают согласие на то, что их данные отслеживаются, и периодически передают их страховой компании. К примеру, если человек проходит 10 тыс. шагов в день, то вероятность, что у него разовьется сахарный диабет в ближайшие пять лет — меньше, а значит меньше риск появления страхового случая. Правда, теперь появились устройства, которые создают фейковую физическую активность, пока сам клиент сидит в пабе, например.

Есть имплантируемые системы, которые следят за уровнем глюкозы. Передача данных осуществляется на смартфоны. Дальше внедрят чипы, которые будут вживляться и сами осуществлять мониторинг разнообразных параметров человеческого организма и показателей функционирования органов и систем. Связываться они смогут с любыми принимающими устройствами (смартфоны, часы) или сразу передавать данные в медицинские центры.

— Применяются ли эти технологии в России или у нас есть проблемы?

— Зависит от врача. Естественно, если вы придете к участковому врачу, то в доброй половине случаев он не поймет, чем «смартфон» отличается от любого другого устройства, и что с ним можно делать. Как эту проблему решить? Я не знаю.
Вероятно, нужна смена поколений. Те, кто сейчас учатся в вузах — выросли со смартфонами. Студентам не надо объяснять, как ими пользоваться. Надо только сказать, что именно читать и искать. Один нюанс — подавляющее большинство современных ресурсов требует знаний английского языка — без него никак.

— Некоторые журналисты высказывают опасения по поводу использования личных данных роботами в медицине. Вы видите какие-то негативные стороны такой автоматизации?

— Наверное, того нашего прародителя, который первый додумался пожарить кусок мяса, тоже не поняли некоторые современники. Людям свойственно бояться нового, а в особенности того, что они сейчас не понимают. Некоторые боятся ГМО, потом будут бояться искусственного интеллекта, потом — чего-то еще. А персональные данные проще всего «украсть» именно у человека, а не у машины. В целом машина рациональнее, честнее, беспристрастнее и меньше ошибается — бояться ее не нужно.

— Это понятно, но какие инструменты пока не введены во врачебную практику, но это может произойти в ближайшее время, условно, в течение пяти лет?

— Зависит от области врача. Если вы спросите у хирурга, то он расскажет о том, как применяются 3D-принтеры. В моей области меняются подходы к лечению — появляется генетическая терапия, клеточные технологии, расцвет переживают биотехнологии. К поиску новых лекарств активно будут применяться технологии, связанные с нейросетями, это дело ближайшего времени. В отношении применения квантовых компьютеров мне судить сложнее. При наличии технических возможностей, которые пока только в теории они дают, можно полностью смоделировать исследования, которые в данный момент проводятся на тканях и биологических организмах. Пока же современные процессоры не имеют такой мощности, чтобы учесть всей сложности построения моделей для клинических и иных исследований.

О фармакологии и проблемах в России

— Что происходит с фармакологией и изобретением новых лекарств, в каких областях наиболее востребовано их появление?

— Больше всего денег или исследований проводятся в тех областях, где не существует удовлетворительных терапевтических вариантов. В онкологии их недостаточно, а методы лечения этих заболеваний несовершенны, поэтому идет активный поиск. Но в то же время, если мы начинаем «успокаиваться» в поиске лекарств в какой-либо области, она преподносит нам сюрпризы. Пару десятков лет назад человечество «успокоилось» в области разработки антибиотиков, решив, что все хорошо. Оказалось, что все совсем не хорошо, и сейчас появляются микроорганизмы, которые проявляют устойчивость практически ко всем существующим антибиотикам

— А что будет дальше в России, как будет развиваться фармакология?

— Я не совсем понимаю, откуда такое стремление говорить о «суверенной науке» — научные достижения, они, по сути, интернациональны. Но если говорить изолированно о России, системных прорывов в поиске новых лекарств, аналогичных мировым, в ближайшее десятилетие я не могу прогнозировать.

— Почему?

— Если государство вкладывает деньги и обеспечивает хорошие условия для фармацевтического бизнеса, то можно наладить производство качественных дженериков. Тогда можно было бы частично удовлетворить потребности внутреннего рынка. Но почему ничего не получится с производством оригинальных препаратов? Для того, чтобы оно появилось, нужны идеи, открытия. Это требует риска, нестандартных решений, готовности терять время, силы и средства на безуспешные поиски или мозгов для решений не хватает. Но от количества денег, которые вкладываются в фарминдустрию, можно улучшить качество производства, можно увеличить объемы продукции, качество исследований, но открытия по плану делать очень сложно, да и опять же нужны нестандартные решения от людей.

Сейчас в России начали говорить о программе «Фарма-2030» (государственная программа поддержки фарминдустрии — «Хайтек»), это продолжение «Фармы-2020». Последняя действительно принесла вложения в фарминдустрию: появилось несколько компаний, которые могут конкурировать с индийскими или китайскими, выпускающими воспроизведенные препараты.

— Но ведь одной из идей программы и было производство новых лекарств в России?

— Идеи зарождаются не в фармкомпаниях, а в недрах университетских лабораторий. У нас не тот уровень фундаментальной науки — она не может обеспечивать систематическую поставку новых научных концепций в индустрию.

Если ученый сделает замечательное открытие, он постарается выгодно и безопасно, чтобы идея и реализация остались у него, монетизировать. Самое разумное — это продать идею на Запад, чтобы не связываться с российскими правовыми реалиями. Да и заплатят на там больше. Правда «открытий» таких — раз-два и обчелся. Все-таки время гениальных одиночек прошло. Так сложилась ситуация с разработкой новых лекарств. Но в то же время индустрия воспроизведенных препаратов может быть очень качественной — для этого просто должны быть введены жесткие регуляторные требования и контроль их выполнения, разумеется.

— Насколько дорого производить новое лекарство?

— Примерно озвучивают такие цифры: чтобы разработать один оригинальный препарат, нужно 10–12 лет и 1 миллиард долларов. А от того, что с трибуны было сказано, что мы добьемся и сделаем, догоним и перегоним — ничего не изменится, цифры останутся теми же. Я не говорю, что ничего не было сделано, но для того, чтобы выносить и родить ребенка, нужно 9 месяцев, а сколько женщин вы к этому привлечете — не играет роли. Здесь нужна система.