Дмитрий Кулиш, Сколтех — о «единорогах» эпохи COVIDTech и технологиях

Дмитрий Кулиш — профессор Центра инноваций и предпринимательство Сколтеха — Сколковского института науки и технологий, интегральной части инфраструктуры «Сколково». Кулиш занимается стратегическими, организационными и технологическими вопросами в российской и мировой фармацевтической и биотехнологической отраслях, а также инновациями в целом.

Любое научное открытие порождает инновацию

Наука — это производство знания. А знание — алгоритм или уравнение: дважды два — четыре, зеленое яблоко — кислое, а красное — сладкое. Эти алгоритмы получаются из экспериментов: когда мы взяли замкнутую систему, закрепили в ней все параметры, кроме одного, например, цвета яблока, и дальше измеряем сладкое-кислое, кислое-сладкое, смотрим корреляцию и выводим математическую зависимость.

Инновации — это применение научных результатов на благо людей или общества. Но затык в том, что как только мы начинаем решать реальные проблемы, наша система становится неконтролируемой. Все параметры начинают ползти в разные стороны. Если вчера зеленое яблоко было гарантированно кислым, то тут выясняется, что какой-то талантливый селекционер сделал сладкое зеленое яблоко, и наши алгоритмы полетели кувырком. И в какой-то момент понимаешь, что надо уходить от алгоритмического мышления к методическому.

Наука дает воспроизводимые результаты — алгоритмы. Но в неконтролируемой системе нет воспроизводимых результатов, а есть только методологии. Если я беру яблоко, отпускаю его и кидаю вниз, то со времен профессора Ньютона мы знаем, что яблоко упадет вертикально и полетит с ускорением g. А теперь представьте, что мы берем и кидаем белку: возможна масса вариантов. Она может уцепиться и не полететь или оказаться белкой-летягой и полететь горизонтально, а может вертикально упасть и начать копать ямку. Как это алгоритмизировать — непонятно. Мы можем попытаться заранее описать эту белку, ну а вдруг у нас задача: ловить белок и отпускать, а мы не успеваем понять, летяга она или нет. Дальше возникает методология: сначала убеждаешься — улетела она вниз или висит на руке, потом смотришь — упала белка вниз или вбок улетела. И вот эта методология постепенно выстраивается и позволяет внести хоть какую-то структуру в то, что раньше казалось неструктурированным.

Любое научное открытие рано или поздно порождает инновацию, но зачастую это «рано или поздно» оказывается очень длинным периодом времени. Эта фраза отражает всю зыбкость и дуализм ситуации, в которой находится Центр инноваций и предпринимательства. С одной стороны, мы не сомневаемся, что наука и технологии лежат в основе всего. Устойчивая инновация — это наука, технология и еще сверху, как правило, патент. Мы во всё это верим, но когда понимаем, что эта история с отпусканием белки может затянуться на много лет, появляется осознание того, что надо помочь либо ученым, либо людям, которые их науку транслируют. Инновациям надо как-то помогать. Следует также признать, что те, кто делает открытие, и те, кто превращает его в коммерческий продукт, как правило, разные люди.

Теории инноваций: от корпораций до потребителя

Теме инноваций уже больше 100 лет, хотя я долгое время считал, что слово «инновации» появилось в 90-х годах прошлого века на волне развития Кремниевой долины. Но выяснилось, что инновации придумал австрийский философ Шумпетер, который был главным врагом Карла Маркса. После Шумпетера были еще Друкер, Портер и еще кто-то. Но где-то к концу ХХ века сложился четкий образ инновации, основанный на всем понятных определениях. Определение номер один: инновация — это настолько рискованно, что делать их могут только большие корпорации. Большинство людей, вспоминая имя Клейтона Кристенсена (автор книги «Дилемма инноватора», профессор Гарварда — «Хайтек»), с придыханием говорят, что «есть такая книга про то, как делать прорывные инновации». Соответственно, докладываю, профессор Кристенсен не знал, как делать прорывные инновации. Он 10 лет изучал множество быстрорастущих компаний и выяснил две вещи: некоторые корпоративные инновации работают, как предписали дедушка Шумпетер и дедушка Друкер, а какие-то — не работают. Смысл прорывной инновации по Кристенсену — в том, что надо найти потребителя, который активно потребляет существующий продукт, но ему не хватает какой-то важной вещи, и если ему предлагают продукт, даже хуже качеством и больше по цене, но с этой вещью, то он его берет. А большие корпорации, видя, что у продукта ниже качество и выше цена, думают: «Нет, это нам не конкурент», — и не обращают на него внимание. После 50 лет господства модели «давайте наймем трёх сильных ученых, они сделают технологию, и мы ее запихнем прямо в глотку потребителю, чтобы он это схавал» Кристенсен был первым, кто сказал: «Нет, так не пойдет». Ирония состоит в том, что когда Кристенсен консультировал проект Intel watch — наручные часы с брендом Intel — и этот проект с треском провалился, то он ходил искренне грустный и говорил: «Ну, я старался». Это была такая классическая disruptive innovation, которая почему-то не сработала. Сейчас, когда прошло 20 лет, мы понимаем, что Кристенсен был прав. То, что сейчас Samsung Watch и Apple Watch рулят миром, это эхо его мудрости 25-летней давности.

Через 10 лет после Кристенсена MIT вывел суперклассические статьи Эрика фон Хиппеля, где сказано, что потребители покупают не то, что им навязывают, а то, что они сами уже себе сымитировали. Когда корпорация просто делает то, что потребителю и так понятно, тогда он это покупает. С точки зрения фон Хиппеля это была настоящая наука. Он доказывал свое утверждение, что потребители покупают только то, что они заранее понимают и себе придумали. Поэтому лучший путь инноваций — это не изобретать ничего самим, а научиться у людей тому, чего они уже себе сами придумали. Из этой революционной теории выросла сейчас очень модная тема клиентоориентированных инноваций и сlient-driven innovation.

Калифорнийская школа в лице Стива Бланка говорит, что без технологии и науки не обойтись, но надо спрашивать и потребителя. Это средняя позиция между фон Хиппелем и корпоративными инновациями. Из этого заявления следует методология, которую собственно преподают в MIT, в Беркли и Сколтехе. Она стоит на трех ногах: проблемы, прототип и аджайл или, как сейчас говорят, ПРИЗ — «планируй, реализуй, измеряй, заостряй».

«Все любят слово “единороги”, потому что “единороги” — это миллиард долларов»

Построить прототип, когда ты знаешь проблему, не так сложно. Тем более, что аджайловое мышление говорит, что первый прототип должен быть крайне простым и развалиться после двух использований, но этого достаточно, чтобы начать разговор с потребителем. Понять проблему, правильно её сформулировать — это самая большая сложность инновационной методологии. Когда ученый говорит: «Смотрите, я сделал изобретение, теперь расскажите зачем оно вам надо». А ему не могут рассказать потому что: а) они сами плохо понимают, что они хотят, б) они плохо формулируют научные темы.

Все любят слово «единороги», потому что «единороги» — это миллиард долларов. «Единорог» — это не биржевая компания, которая уже сейчас дороже миллиарда, и, следовательно, когда она согласится либо продаться, либо выйти на рынок, то все связанные с ней озолотятся. Примеров много: это всеми любимый Uber и AirBnB, WeWork, SpaceX, Epic. И поначалу все думают, что «единорогов» любят за деньги и власть. Деньги понятно, потому что миллиард, а власть — потому что если ты сделал «единорога» и являешься руководителем «единорога», ты, с одной стороны, никому не подчиняешься, а с другой стороны, великий.

Главная прелесть «единорогов» — они универсальные убийцы монополий. При этом монополии — это наши с вами друзья и родственники, которые работают в межнациональных корпорациях, получают большие зарплаты и гордятся тем, что они приносят нам много пользы. Поэтому их так легко не заторпедируешь, у правительства всегда есть проблема, как нейтрализовать монополии, потому что они платят огромные налоги, ходят в галстуках и вообще выглядят прекрасными людьми, но при этом они монополии. И «единорог», который, никому не продаваясь, дорастает до миллиарда долларов, он, собственно, торпедирует монополии. Потому что они пытаются его купить, когда он еще стоит $10 млн, а «единорог» не продается, и в этом его прелесть. То есть «единорог» создает ту самую макродвижуху в экономике, которая нужна всем правительствам и мыслящим людям.

Вторая радость «единорогов» — это создание революционных экономических моделей. Это спекулятивная тема, но экономика совместного потребления, всевозможные юберы, разрушение жадных дистрибьюторов, которые — второе зло экономики. Самый лучший пример — это AirBnB, который пробил стену между потребителем и отельной мафией. Но у «единорогов» есть одна большая проблема. Все люди, сидящие в рынке, понимают, почему они возникли — они возникли, потому что после взрыва «пузыря» 2002 года появился закон Sarbanes-Oxley, который очень усложнил и ужесточил вывод на IPO стартапиков. И финансисты поняли, что теперь выгоднее, проще доращивать компании до огромных размеров, чем выводить их на IPO, как они делали раньше. Поэтому большинство экономистов отмечают, что большинство «единорогов» — это те же монополии, только вид сбоку. Они точно так же бронзовеют, начинают замедляться.

Первый признак «единорога» — это всегда сеть мультидисциплинарных решений, и он не растет на одном решении. Напомню вам два интересных факта, которыми не перестаю восторгаться. Многие люди думают, что Apple — это компания айфонов. Но прибыль от App Store 10 лет назад была больше, чем прибыль от айфонов, и сейчас до сих пор с ними сравнима. На самом деле Apple — это компания дистрибуции цифрового контента, и делает она эту дистрибуцию крайне монопольными грязными и неприличными методами. Второй пример: когда пользователи Tesla рассказывают о своем опыте вождения, то они не говорят о том, что «спасают птичек и деревца», а говорят: «Там такой тачпад, там так классно пальчиком тыкаешь, и всё поехало в другую сторону». Tesla — это не только компания электрокаров, это компания нового юзер-интерфейса.

Второй признак: чтобы стать «единорогом», нужны три разных группы людей с тремя разными «болями» в одну кучку, которая решит все проблемы разом. То есть если мы хотим торговать машиной Tesla, то собираем с одной стороны тех, кто озабочен глобальным потеплением, а с другой стороны тех, кто озабочен красивым тачпадом, и становимся «единорогом».

Третий признак: «единороги» всегда появляются на переломе эпох, когда возникает что-то принципиально новое. Как правило, это принципиально новая технология. Многим кажется, что то же возникновение, например, Uber не было связано ни с какой прорывной технологией, всё существовало до них. Но если всмотреться, это всегда связано с технологическим прорывом. Зачастую этот прорыв не виден, например, в Сколтехе много всего происходит в солнечных батареях. Но, как вы знаете, последние 10 лет бизнес в солнечных батареях был достаточно тяжелым, если не сказать трагичным. Многие обанкротились, что-то не получилось. И ровно год назад многие компании подняли эффективность интегрированных схем солнечных батарей с 25% до 50% и сейчас ожидается большой прорыв. Соответственно, через три года, возможно, возникнет «единорог» в солнечных батареях, а я верю, что он возникнет.

Срок жизни «единорога» никто не измерял, потому что само определение туманное, а измерять срок жизни туманного определения дело неблагодарное, особенно с научной точки зрения. Но опыт показывает, что те компании, которые сформировали свою бизнес-модель и воплотили ее на высоком уровне, держат планку довольно долго. Все те компании, которые мы перечислили, они уже имеют успех более пяти лет. В этом смысле я верю, что если уж «единорог» сложился, то это надолго. С другой стороны, есть известный факт: что если взять список топ-20 самых больших компаний 20 лет назад и сегодня — он почти не похож, а если взять 40 лет назад, там вообще удивляешься — что там марсиане, что ли, ходили по рынку?

Технологии-однодневки и пандемия как фактор боли

Было бы хорошо, если бы технологии стали однодневками. С точки зрения экономики это разрушение монопольности и усиление оборота активов и средств. Но думаю, что много есть примеров, когда целая отрасль существует на очень старых технологиях. Но в каких-то отраслях действительно каждый день происходит смена технологий и надо понимать, что на самом деле частая смена технологий — это очень выгодная бизнес-стратегия, описанная во многих знаменитых бизнес-книжках.

Самая знаменитая книжка с прекрасным названием «Выживают только параноики» про компанию Intel. И там написано, что когда Intel понял, что они могут быстро наращивать мощность своих чипов, они назначили шаг, на который будут наращивать в год. Многие говорят, что это плохое решение — тормоз инновации. Но зато это создало планомерный рост инновационной экономики на много лет вперед. Я считаю, это было хорошее решение. И в этом смысле это не совсем однодневки, это хорошо распланированные многодневные ходы.

Какие проблемы приносит пандемия? Всё начинается с того, что мы боимся заразиться, и, конечно, можем это сделать через социальные и профессиональные контакты. А если сидим на самоизоляции, скорее всего, не заразимся. Если мы все-таки заразились, можем получить либо легкое течение заболевания, либо тяжелое, а это может быть серьезный ущерб здоровью. Если у нас тяжелое течение, мы занимаем реанимационную койку на 10 дней. Перегрузка реанимации — это гораздо большая проблема, чем повышенная смертность. Если у нас легкое течение заболевания, это не волнует, нас волнует самоизоляция, которую, как ни смешно звучит, никто не боится. Все боятся только, что они потеряют работу.

Мы со студентами проводили глубокие опросы людей, где строили две вертикали — от чего вы испытываете большую боль, связанную с пандемией, и чего вы боитесь/чего вы не боитесь. Самоизоляции почти никто не боится, а даже те, кто боится, делают это совсем не сильно. Ущерба здоровью боятся очень мало людей. Но зато боятся его до кошмара. И опять же, вижу уже, что в аудитории люди сомневаются — вы имеете право сомневаться. Спада экономики не боятся 60% опрошенных.

Блокчейн как решение ковидных проблем нашелся лишь в одном кейсе. Простые люди согласились, что если инфекция будет нарастать, то зайти в комнату, в которой сидит несколько десятков замечательных зрителей, будет опасно для жизни. И человек зайдет, если здесь будет висеть экран с информацией о том, что, согласно блокчейн-записям, иммунный статус всех людей, находящихся в этой комнате, безопасен. Но если это будет просто красивая бумажка, нет никаких гарантий: может, кто-то наверняка купил эту бумажку у метро «Славянский бульвар».

У людей во время пандемии главная проблема — обеспечение повышенной производительности труда и хорошего общения в условиях социального контракта, защищенного от заражения. Мы сделали честные эксперименты, у нас всё оцифровано, конкретные люди отвечали на эти вопросы. Гарантированно ли это будет работать на всех группах населения? Конечно, нет. Потому что у нас была ограниченная выборка, во всем этом участвовало 250 человек. То есть по сравнению с семью миллиардами — очень маленькая выборка.

Делать важное лекарство — не значит стать «единорогом». Одна из компаний «Сколково» — «ФармаДиол» — делает патентованный отечественный инновационный антикоагулянт. У них уже есть великолепная доклиника и первая фаза, но проблема только в том, что в фармацевтике антикоагулянты — это очень заскорузлое поле, в котором рулят две молекулы великих компаний Bayer и AstraZeneca — ривароксабан и дабигатран. Эти молекулы до COVID-19 решали все проблемы. Через год они становятся дженериками, их будут продавать по цене воды и поэтому, когда наш инвестор из Сколково поддерживал компанию «ФармаДиол», он задавал вопрос «Куда мы идем?» — и мы не могли ответить, но с гордостью докладывали, что антикоагулянты — это круто. И тут выясняется, что люди, болеющие COVID-19, умирают от тромбообразования. А во всем мире есть один патентованный антикоагулянт, который по своим экономическим показателям достоин клиники в COVID-19. Сейчас компания «ФармаДиол» заходит в клинику лечения тромботических осложнений COVID-19. Если через полгода препарат получит одобрение Минздрава РФ, то «ФармаДиол» станет первым в мире инновационным патентованным антикоагулянтом, который честно прошел клинические испытания в лечении COVID-19. Но ни «ФармаДиол», ни «Скинпорт» (производитель наноигл — «Хайтек») не станут «единорогами», потому что они не являются кросс-функциональным мультиплатформенным решением. Через два года мы продадим «ПИК-ФАРМЕ», озолотимся, но никто никогда больше этих слов не узнает, не будет никакого «единорога» «Скинпорт». Будет очередной продукт великой «Астразенеки», который мы будем вместе гордиться. Хорошо это или плохо? Вам хорошо. Это я к тому, что «единорог» — вовсе не обязательно лучшее, что может с вами случиться.

«Единорог» получится, если объединить технологии. Например, есть другой кейс — масс-спектрометрическая диагностика COVID-19 профессора Евгения Николаева. Она мгновенна и имеет огромную пропускную способность. Можно роту солдат пропустить. Также в Сколтехе есть носимый монитор здоровья, который можно надевать на шахтера. Несмотря на то, что носимых устройств много в мире, на шахтера их нельзя надеть, потому что шахтер все время работает, потеет, нагибается, а этот гаджет можно. Изобретение профессора Михаила Беляева — он сделал искусственную интеллект-систему для диагностики легочных патологии для COVID-19. До этого у него были конечно патологии, туберкулез и рак легких, сейчас еще и COVID-19. «Единорог» получится, если объединить эти три технологии: берем шахтера, надеваем на него монитор айкьюбита, снимаем с него сигнал, если что-то там не так, то на выходе из шахты его ждет масс-спектр и компьютерная диагностика легких.

Никто не знает, кто будет «единорогом» в постковидное время. По двум причинам. Первая, потому что система все время движется, параметры все время меняются и нет ничего постоянного, кроме изменений. Второе, если бы кто-то знал, что будет «единорогом», то сейчас бы его купили и он бы перестал быть «единорогом». В Сколтехе верят, что «единорогом» после пандемии станет компания, которая решит вот те проблемы, которые мы накопали в нашей схеме — это проблема приятного эффективного профессионального общения в ситуациях с опасностью социального заражения. Прежде всего, это большая тема хотеллинга. Я искренне верю, что послековидным «единорогом» станет компания, которая будет обеспечивать что-то типа хотеллинга — это будет система управления рабочими местами, скорее всего, с чужими офисами. К этой системе будут присоединены инструменты медицинской диагностики. Параллельно, конечно, человеку будут обеспечены инструменты комфортной удаленной работы. Он будет не только с кем-то там работать, но и еще выходить в те самые зумы. И в зумах большая тема — это виртуальная дополненная реальность и все виды онлайн-образования, коучинга, и, конечно, над всем этим будет царить COVIDTech.

Читайте также:

Найдено предполагаемое царство исчезнувших хеттов. Что обнаружили археологи?

Ледник «Судного дня» оказался опаснее, чем думали ученые. Рассказываем главное

Материя около черной дыры впервые была получена в лаборатории. Что это значит?